Неточные совпадения
У него был живой, игривый ум, наблюдательность и некогда смелые порывы в характере. Но шестнадцати лет он поступил в
гвардию, выучась отлично говорить, писать и петь по-французски и почти не зная
русской грамоты. Ему дали отличную квартиру, лошадей, экипаж и тысяч двадцать дохода.
Он должен был быть или немец, ежели бы не изобличали черты лица его чисто
русское происхождение, или адъютант, или квартермистр полковой (но тогда бы у него были шпоры), или офицер на время кампании перешедший из кавалерии, а может и из
гвардии.
— Московские гренадеры — украшение
русской армии, но согласитесь, ваше превосходительство, с тем, что юнкера Александровского училища — это московская
гвардия.
Да, конечно же, нет в
русской армии ни одного порочного полка. Есть, может быть, бедные, загнанные в непроходимую глушь, забытые высшим начальством, огрубевшие полки. Но все они не ниже прославленной
гвардии. Да, наконец… и тут перед Александровым встает давно где-то вычитанный древний греческий анекдот: «Желая посрамить одного из знаменитых мудрецов, хозяева на званом обеде посадили его на самое отдаленное и неудобное место. Но мудрец сказал с кроткой улыбкой: „Вот средство сделать последнее место первым“.
— Клянусь вам богом, ребята! — продолжал Рославлев, — я и мой товарищ — мы оба
русские. Он гусарской ротмистр Зарецкой, а я
гвардии поручик Рославлев.
Я не раз видел, и привык уже видеть, землю, устланную телами убитых на сражении; но эта улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась: красивая площадь, кипящая народом,
русские офицеры, национальная польская
гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум, крик, песни, веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Молодые и старые щеголи, в уродливых шляпах a la cendrillon [В стиле золушки (франц.).], с сучковатыми палками, обгоняли толпы гуляющих дам, заглядывали им в лицо, любезничали и отпускали поминутно ловкие фразы на французском языке; но лучшее украшение гуляний петербургских, блестящая
гвардия царя
русского была в походе, и только кой-где среди круглых шляп мелькали белые и черные султаны гвардейских офицеров; но лица их были пасмурны; они завидовали участи своих товарищей и тосковали о полках своих, которые, может быть, готовились уже драться и умереть за отечество.
Средний
русский дворянин сначала служил в
гвардии, скоро выходил в отставку и поселялся в деревне, где ничего не делал и проявлял себя всякими самодурными выходками и мелочным деспотизмом.
Первый
русский историософ Чаадаев был офицером лейб-гвардии гусарского полка в отставке, подобно тому, как первый самостоятельный и самый замечательный
русский богослов Хомяков был офицером лейб-гвардии конного полка.
Была пропасть между верхним культурным слоем
русского дворянства, который тогда служил в
гвардии, и средней массой дворянства.
Его брат Эрнст Бирон стал властным и грозным временщиком у
русского престола. Получив его приглашение, братья не задумались оставить Польшу и в том же 1730 году прибыли в Россию, где старший, Карл, из польских подполковников был переименован в
русские генерал-майоры, а младший, Густав, капитан панцирных войск польской республики, сделан 1 ноября майором только что учрежденной лейб-гвардии Измайловского полка.
Вместе с этим радостным известием о славной победе и о движении
русских войск на Берлин пришла весть о смерти капитана
гвардии Осипа Ивановича Лысенко.
Петр Федорович называл гвардейцев «янычарами», а сам завел голш-тинскую
гвардию,
русских же солдат мучил экзерцициями по
русскому образцу, одел их в прусские мундиры и сам хвастался прусскими орденами.
Служба в
гвардии была самая легкая. За все отдувались многотерпеливые
русские солдаты. Офицеры, стоявшие на карауле, одевались в халаты, дисциплина и субординация были на втором плане. Генералы бывали такие, которые не имели никакого понятия о военной службе.
Гвардия, таким образом, представляла из себя придворных, одетых в военные мундиры.
12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров —
русского и австрийского.
Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15-ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10-ти часам утра, вступила на ольмюцкое поле.
— Ну, однако! Этот, говорят, командир всей
гвардии императора Александра, — сказал первый, указывая на раненого
русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Он поглядел на часы. Было еще только 4 часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать всё-таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу, и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской
гвардии, и далеко сквозь дым блестели по
русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.